БЕЛУДЖСКИЕ СКАЗКИ
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ЧАСТЬ II.
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР 1949
ОТ РЕДАКЦИИ
Белуджи, принадлежащие по языку к иранской группе, в пределах СССР образуют небольшой островок, расположенный в Туркменской ССР в окружении туркменского населения. Основная масса их живет за пределами Советского Союза: в Иране, Пакистане, Афганистане. Точных статистических данных о них не имеется, но общую численность их следует оценивать не менее чем в один миллион человек.
Язык их представляет большой интерес для ираниста. Обращает на себя внимание архаичность фонетики, в особенности вокализма. Лексика, несмотря на сильное влияние персидского языка, также сохраняет черты значительной оригинальности и самостоятельности.
Не в меньшей степени привлекает внимание их фольклор, в котором, как и у других народов с родо-племенной организацией, преобладают эпические жанры, в частности героический эпос, а также сказки.
Язык и фольклор белуджей изучены до сих пор далеко не достаточно. В деле изучения советских белуджей крупнейшая заслуга принадлежит И. И. Зарубину. Более 20 лет назад он положил начало лингвистическому и этнографическому обследованию советских белуджей (экспедиция 1927 г.) и с тех пор не переставал интересоваться этим народом, собрав значительный материал по его языку и устному народному творчеству. Им опубликованы работы:
К изучению белуджского языка и фольклора. Записки Коллегии Востоковедов, V, 1930, стр. 653—679;
Белуджские сказки. Труды Института Востоковедения Академии Наук СССР, IV, 1932, VIII-+-220 стр.
Настоящее издание белуджских сказок является непосредственным продолжением вышеуказанных публикаций. Принимая во внимание, что оно отделено от них значительным промежутком (16—18 лет), мы считаем полезным воспроизвести здесь некоторые сведения о советских белуджах, их языке и фольклоре, помещенные И. И. Зарубиным в его прежних работах.1)
„К настоящему времени более или менее значительные и прочные поселения белуджей сосредоточены в Байрам-алийском, Йолотанском и Мервском (урочище Пермет-яб, около 40 км к северу от Мерва) районах Туркменистана, насчитывая в общей сложности около 4—4,5 тысяч семейств. Около 400 семейств находится, сверх того, в Серахском районе.
„Как известно, описанные до сих пор белуджские диалекты принято делить на две группы: южную и северную.
„По основам своей фонетики белуджская речь Туркменистана входит в состав южной диалектической группы, однако целый ряд фонетических и морфологических признаков существенно отличает ее от основных южных диалектов…
.„Диалект туркменских белуджей, повидимому, дальнейших подразделений не имеет. По крайней мере, производившиеся наблюдения таковых не обнаружили, конечно, если не иметь в виду индивидуальных отличий. При этом языковая норма чувствуется очень отчетливо, и обращается большое внимание на ее соблюдение. Часто можно услышать, особенно среди молодежи, исправления неправильной речи и даже насмешки над дурным выговором.
„Эта чуткость в отношении языковой нормы тем замечательнее, что туркменские белуджи двуязычны и, за редкими исключениями, мужчины с детства усваивают, в качестве обиходного, и персидский язык. Он же вместе с тем является языком письменности для грамотных … Однако, несмотря на создаваемую двуязычием благоприятную среду для восприятия чужеродных влияний и воздействий, на белуджской почве ярких форм развития таковых не заметно. Конечно, словарные заимствования из персидского чрезвычайно многочисленны. Но почти все они, особенно более старые, совершенно приспособлены к требованиям белуджской фонетики и, не нарушая языковой нормы уже не воспринимаются как заимствования…
„Несомненно, развитию языкового чутья и внимания к фактам своего языка не мало содействовало богатство и разнообразие форм его художественного проявления.
„В области устного творчества наибольшее значение принадлежит героическому эпосу. На него уже давно было обращено внимание, и потрудившийся более других на этом поприще М. Longworth-Dames объединил результаты своих тридцатилетних работ в специальном сборнике (Popular Poetry of the Baloches).
„Белуджи любят свои песни, понимают их значение и высоко ценят их. В песнях отражается их жизненный идеал, формируются представления о надлежащем поведении, всецело проникнутом идеей мужества (mardi), недостаток которого|—величайший позор. Художественные образы такого поведения, достойного доблестного мужа, по представлению белуджей, не вымышлены, и содержание песни правда, при этом одновременно и правда-истина, и правда-справедливость. Высшая похвала для певца — возгласы слушателей: rást! правда! справедливо! Действующие лица песен и их содержание известны уже из образцов восточного (северного) эпоса. Это — герои и богатыри легендарного прошлого и их подвиги в междуплеменной борьбе. Иногда содержание заимствуется из преданий о мусульманских святых и подвижниках, но эти песни менее популярны.
„При большом значении, придаваемом белуджами эпической поэзии, совершенно естественно высокое общественное положение, занимаемое певцом (обычно он вместе с тем и поэт— šáir). Он всегда дорогой и желанный участник всякого мало-мальски значительного празднества. Без певца не обходятся брачные торжества, и его искусство подчас вознаграждается весьма щедро.
„В старое время, по рассказам, положение певца было еще выше. Певец являлся непременным участником совета родовых старейшин и вождей, и при решении важных дел. он давал своего рода поэтические справки из кодекса национальной чести, отыскивая соответствующие деяния в прошлом и воспевая легендарных героев. Иногда он принимал даже более активное участие, и когда между племенами возникали кровавые распри, вожди брали с собой певца, и он песней вдохновлял бойцов. Конечно, возможно, что эти рассказы лишь идеализация отдаленного прошлого, но и в таком случае им нельзя отказать в характерности…
„Область народного творчества, где белуджская фантазия проявляется с особенной силой, почти не стесняемая условными рамками, это — сказки (аsmának). Их содержание весьма разнообразно, но, повидимому, преобладают сказки волшебные, наполненные самыми невероятными приключениями и чудесами. Сказка обязательно должна начинаться словами: „было (не) было, кроме нашего с вами бога, (лучше) никого не было„. Конец сказки также обозначается формулой: «я оттуда выскочил, завязал(!), для себя снискал благоденствие, для вас доставил невесту». Шаблонное начало и конец — единственное требование, предъявляемое к сказочнику: в этих пределах его свобода ничем не ограничивается
„Как почти все иранцы, белуджи увлекаются сказками и, начиная с десятилетних детей, готовы рассказывать их при всяком удобном случае. Избегают только сказок днем, хотя бы к тому имелся и досуг и повод. Это не принято, и некоторые поясняют, что если рассказать сказку днем, может случиться несчастье в доме, где она была рассказана. Другие боятся неприятных последствий для самого рассказчика, особенно опасаются, что он может стать «растерянным» (sagardán аbit) и не будет в состоянии принять определенное решение в затруднительном случае или, отправившись куда-нибудь, начнет сомневаться и колебаться и в нерешительности вернется домой…
Публикуемые сказки не должны считаться принадлежащими к лучшим образцам белуджского сказочного творчества. Скорее они лают представление о том сказочном фонде, который находится в распоряжении рядового рассказчика и которым удовлетворяются художественные потребности массового слушателя (в данном случае, преимущественно, в кругу учащейся молодежи). При этом рассказчики распоряжаются сказочным материалом, входящим в этот фонд, довольно свободно: отдельные эпизоды переносятся с места на место и из одной сказки в другую, сюжеты сливаются и переходят один в другой, создаются новые варианты одних и тех же сказок. В результате получается тот средний и наиболее распространенный тип белуджской сказки, который представлен в публикуемом собрании“.
Цель настоящей публикации — это следует подчеркнуть — чисто лингвистическая. Вместе с ранее опубликованными текстами настоящие „Сказки„ послужат материалом для составления грамматики и словаря языка советских белуджей. Когда речь идет о языке, столь мало изученном, приходится дорожить всяким текстовым материалом, независимо от его внутренних достоинств. Публикуемые „Сказки“ не представляют большой ценности ни по своему идейному содержанию ни по художественным качествам. Их ни в коем случае нельзя рассматривать как типичные образцы современного сказочного фольклора советских народов. Но как языковый материал они полностью сохраняют свое значение и будут с благодарностью приняты всеми иранистами.
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ
Вторая часть „Белуджских сказок„ выходит в свет почти через семнадцать лет после первой, изданной Институтом востоковедения и составившей четвертый том его Трудов. Во вторую часть включены сказки, записанные в Ленинграде в первой половине тридцатых годов. Из них первые пять принадлежат Кадыру Шакарову, уже известному по первой части собрания. Остальные записаны со слов его товарищей по существовавшим тогда в Ленинграде Курсам национальных меньшинств Советского Востока. Три сказки (VI — VIII) рассказал Аббас Мамедов, четыре (IX — XII) Нур-Мамад Мальхамов и по одной — Худайдат Мусафиров (XIII) и Качкуль Шир-Мамедов (XIV). Все они были молодыми людьми, в возрасте от 16 до 20 лет, и ничем заметно не отличались от своих сверстников. В большей или меньшей степени все знали по-русски, по-туркменски и по-персидски; читали мало и плохо. Никто из них не был профессиональным сказителем, сказочником по преимуществу. Значение их сказок не столько художественно-литературное, сколько фольклорно-этнографическое. К ним вполне применима та характеристика массовой белуджской сказки, которая была сделана при публикации первой части собрания.
Основной целью сопровождающего текст сказок перевода является попрежнему максимально точная »и выразительная передача белуджского оригинала средствами русского литературного языка. Дословная передача не имелась в виду, равно как и художественная обработка. Осуществлению этой задачи много помогли Д. К. Зеленин и В. С. Соколова, просмотревшие рукопись перед сдачей ее в набор и сделавшие ряд ценных замечаний. По отдельным пунктам правильности и чистоты русской речи полезные справки дал В. И. Чернышев. Их дружескому содействию обязан перевод, поскольку поставленные задачи разрешены удовлетворительно. За неизбежные погрешности ответственность несет исключительно переводчик.
К сказанному при издании первой части собрания о применяемой транскрипции нужно прибавить, что расхождения в записи, о которых тогда говорилось, в настоящей публикации в значительной степени устранены и в транскрипции выдержан более последовательный фонологический характер. Этому содействовало не только длительное общение с белуджской молодежью и постоянное внимание к ее произношению, но и в особенности специальное обследование звуков изношению, но и в особенности лаборатории Ленинградского университета, возглавляемой Л. В. Щербо, и при его непосредственном активном и руководящем участии. Существо отличи (отнюдь не противоречий) в понимании транскрипционных знаков первой и второйчастейдолжно быть ясно из следующего максимально краткого очерка основных свойств белуджской фонологии, преимущественно вокализма.
Основным свойством белуджского вокализма является различение гласных по их количеству. Двум долгим гласным верхнего и среднего подъема (í é) противополагается в переднем ряду только один краткий (транскрибируемый теперь как i), а в заднем двум огубленным долгим (ú ó) противополагается также один огубленный краткий (транскрибируемый u); точно так же оба гласные нижнего подъема (á а) различаются один от другого преимущественно долготой и краткостью. Это четкое фонологическое противопоставление долгих и кратких гласных практически часто сглаживается вследствие комбинаторных и других причин. Фразовая интонация оказывает огромное влияние на длительность гласных. Во фразе: bíbí dístí (хозяйка увидела) четыре раза pовторяется только одна гласная фонема, долгое i, но на слух воспринимаются три различных по долготе звучания, из которых самое долгое— это первое. Однако это различие чисто комбинаторное и фонологического значения не имеет. Во фразе: bi-ápáy-tá ta wat-rá ma-prén (не бросайся в воду) слышатся три различных по долготе звучания а не считая á в дифтонге äу), хотя фонологически здесь имеются всего два типа: á и а. По долготе звучания долгое конечное á в слове wat-rá. занимает среднее место между двумя другими долгими á можно сказать, сверхдолгими, с одной стороны, и тремя краткими а, с другой. Но если изменить порядок слов и сказать: ta wat-rá bi-apáy-tá ma-prén (с сохранением того же значения), звучание меняется: оба долгих á в слове ápáy-tá сокращаются, а долгое á слова wat-rá удлиняется, и первоначальная разница между ними исчезает. Однако несмотря на эти и другие сходные явления кажущейся неустойчивости количества белуджских гласных, их различение с точки зрения их долготы или краткости нужно считать основой белуджского вокализма.
Две фразы: áí abár rást-ant (его слова справедливы) и áí abár rást-ant (его слова дошли) - могут отличаться одна от другой и давать тот или иной смысл исключительно в зависимости от большей или меньшей длительности звучания предпоследнего гласного. И таких примеров может быть приведено неограниченное количество.
— 11 —
Оба долгих гласных верхнего, но не крайнего подъема в переднем ряду неогубленное í и в заднем губное ú — принадлежат к устойчивому типу. Имея весьма узкий диапазон, они комбинаторно почти не меняются в качественном отношении, а лишь способны к некоторому сокращению, ú несколько подвинуто вперед и акустически дает впечатление некоторой мягкости, í близко к соответствующему русскому гласному под ударением.
Из двух долгих гласных среднего подъема задний (ó) представляет собой дифтонгоид, своим у-образным началом весьма сходный с русским о; но во второй части белуджское о отлично от русского: оно более долго и более закрыто, акустически напоминая больше русское у, чем о. Долгий передний гласный среднего подъема (é) по своему звучанию приближается к узкому варианту русского э, но может быть и более узким; тембр звука ясный и четкий; при артикуляции кончик языка касается зубов. Белуджское é также может считаться, в полном соответствии с ó, дифтонгоидом, начинающимс со звука i, хотя его дифтонгичность выражается далеко не во всех случаях. После глухих согласных é произносится значительно шире что ослабляет дифтонгичность. После же увулярных, ретрофлексных и r начальный элемент (i) отсутствует и дифтонгоидность исчезает. Все же и в этих случаях неоднородность звучания сохраняется, но достигается она не и-образным началом, а расширением звука к концу. При более энергичном произношении у отдельных лиц начальное é произносится с некоторым шумом, акустически воспринимаясь как сочетание слабого сонанта с последующим гласным: yéší наряду с éší (его). То же относится, хотя, повидимому, в меньшей степени, и к ó: wórk наряду с órk (пустой).
Каждой из двух пар долгих гласных противопоставляется, как в заднем, так и в переднем ряду, соответственно лишь по одному краткому гласному. Их тембр, в отличие от долгих, неясный и нечистый, а диалазон много шире. Краткие по природе, комбинаторно они способны к еще большему сокращению, с чем связано и частичное изменение в качестве их звучания. В исходе слова они звучат протяжнее и шире, на русский слух несколько о-образно и э-образно; перед груплой согласных, особенно в случае удвоения — короче и уже, на русский слух у-образно и и-образно. Краткий гласный переднего ряда в некоторых случаях акустически может напоминать русское ы. Широта диапазона и расплывчатость звуковой окраски рассматриваемых кратких гласных обычно не препятствуют их выделению и распознаванию: краткость является основным элементом в их характеристике. При наличии в каждом ряду (переднем или заднем, соответственно) только одной краткой фонемы, краткости звучания достаточно для ограничения ее от соответствующих долгих того же ряда, и в более строгом определении артикуляции (в частности, высоты подъема) обычно нет фонологической необходимости.
Поэтому два очень употребительных, близких по качеству звучания и далеких по значению, предлога: bé (лишение, неимение) и bi (направление, прбывание) (в первой части транскрибировалось также бе) отличаятця один от другого обычно только по длительности гласного.
Качественные отличия — четкость и возможная дифтонгоидность первого гласного и смутный тембр второго - только облегчают распознавание проявляясь лишь при необходимости в нарочито четком произношении. Но такие случаи, как bé áíya šut (пошел без него) и bi áíyá šut (пошел к нему), вне контекста довольно редки.
Белуджские гласные нижнего подъема - это долгое á и краткое а; оба не заднего типа. Долгое á, подобно долгим гласным верхнего подъема (í ú), весьма устойчиво и, не меняясь качественно, сохраняет ясность и четкость звука на всем своем протяжении и во всех положениях; совершенно не лабиализуется ни в каких условиях; на слух близко к русскому a под ударением. Количественно представляет чрезвычайно большие колебания, будучи способно сокращаться почти до полного совпадения с кратким а по длительности. Краткое а глуховатое, у многих —более или менее четко выраженного переднего характера и иногда может слегка сужаться по направлению к е, в произношении других передний характер а отсутствует, и качественно оно иногда совпадает с долгим á. Однако, несмотря на возможное иногда почти полное совпадение звучания долгого á и краткого a, принципиальное различие между ними всегда сохраняется и сводится, повидимому, к следующему. Долгое á даже при максимальном своем сокращении никогда не может получить переднего характера, тогда как краткое a, даже утратив свой передний характер и совпав таким образом качественно с долгим á, никогда не может удлиниться.
Белуджские дифтонги (транскрибируемые во второй части во всех случаях как aw и ау, в первой — различно, в зависимости от оттенков звучания) представляют собою сочетание краткого гласного нижнего подъема (а) с неслоговыми гласными верхнего подъема. Неслоговые гласные обоих дифтонгов, равно как начальный элемент первого дифтонга, не представляют существенных особенностей. Начальный же гласный второго дифтонга не только продвинут вперед, но и приподнят, приближаясь в своем звучании к ä. Оба дифтонга встречаются только перед согласными или в исходе; перед гласными их неслоговой элемент может совершенно законоверно совпадать по звучанию с соответствующими сонантами: губо-губным (w) и среднеязычным (у). Эти сонанты характеризуются оба весьма слабым шумом и очень сильной сонорностью и потому напоминают во всех случаях соответствующие неслогообразующие гласные (u i, встречаются только перед гласным в начале слога при артикулации w губы не округляются.
— 13 — Что касается прочих звуков белуджской речи, то в их транскрипционное изображение не внесено никаких изменений по сравнению с первой частью. Смычные (p b t d k g) свистящие (s z) и шипящие (š ž) со своими аффрикатами (č j), а также велярные спиранты (х g) не представляют существенных особенностей по сравнению с соответствующими персидскими или таджикскими, равно как плавные (l r) и носовой губной (m). Другой носовой (n) заднеязычен перед заднеязычными и переднеязычен во всех остальных случаях; в исходе он всегда переднеязычен, даже если следующее за ним слово начинается с заднеязычного. Перед ретрофлексным звонким (d) артикуляция носового уподобляется следующему ретрофлексному, и образуется лишь одна долгая смычка, назализованная в начале. Ретрофлексные, глухой (t) и звонкий (d), акустически весьма близки английским t и d, первый во всех положениях, второй — в начале. Глухой (t) несколько аффрикативен и, повидимому, артикулируется с меньшим заворотом языка назад. В интервокальном положении под влиянием соседних гласных артикуляция звонкого ретрофлексного (d) не столь четкая, сила смычки ослабевает, и производимый звук на слух несколько напоминает звучание r (удвоенное dd такого впечатления не дает и звучит как начальное (d). Особого ретрофлексного r у туркменских белуджей отмечено не было.
Звонкие согласные во всех положениях четко отличаются от соответствующих глухих, не лишаясь звонкости и в исходе; лишь у губного (b) наблюдалась утрата звонкости, но только в самом конце звучания. Звонкие, сверх того, отличаются характером взрыва: у глухих взрыв сильный и четко слышим, у звонких в исходе едва заметен. Из общих свойств следует упомянуть еще тенденцию к удлинению согласного после кратких гласных. Эта тенденция очевидна, но выявляющие ее фонетические условия еще недостаточно ясны. Придыхательность, существенная для других белуджских диалектов, в языке туркменских белуджей не имеет фонологического значения. У звонких придыхательность совершенно отсутствует, из глухих она отмечена лишь у губного, но очень слабая и то преимущественно перед открытыми гласными.
В заключение печальные строки. Советское белуджеведеняе потеряло двух своих лучших друзей. В декабре 1944 года в Москве скончался Лев Владимирович Щерба, принявший такое горячее участие в установлении основ белуджской фонетики. Его авторитет и продуманный всесторонний лингвистический опыт облегчали работу, помогая при всех затруднениях и сообщая уверенность в ее результатах.
В октябре истекшего года в Ашхабаде скончался Александр Петрович Поцелуевский, крупнейший деятель туркменской науки и проевещения. Турколог, в частности туркменовед, он не только хорошо знал персидский язык и литературу, но и применил эти знания в опытах поэтических переводов. Считаясь с фактами исторической связи и взаимной обусловленности турецких и иранских явлений, он всячески содействовал изучению белуджей Туркменистана. Без его неутомимой организационной энергии едва ли можно было бы осуществить изучение белуджского языка в стационарных условиях в Ленинграде.
Советское белуджеведение чтит их память.
Ив. Зарубин.
Zobrazeno: 42 x